- Подробности
-
Опубликовано 19.06.2012 00:00
Наталия Леонидовна Высоцкая пятнадцать лет возглавляет общество “Вера, Надежда, Любовь”, главная задача которого – христианское служение в тюрьмах. Мы помещаем интервью с ней (источник: http://www.foma.ru/article/index.php?news=2441).
– Наталия Леонидовна, почему именно тюрьма? Ведь у нас в стране множество детских домов, которым нужна помощь. Не лучше ли помогать детям?
– Знаете, когда я слышу такие слова, то почему-то уверена, что говорящие так люди сами детским домам не помогают. Если бы все они следовали своим же советам, возле детских домов уже бы толпились очереди меценатов и добровольцев. Но большинство людей вообще стоят в стороне от благотворительности и только болтают об этом. Просто в тюрьме есть люди, которым нужна помощь – вот и все. В местах лишения свободы есть и детские дома, и несовершеннолетние сироты-подростки, и престарелые, и инвалиды, и тяжкоболящие, и даже умирающие. Поэтому работы хватит на всех.
А началось все еще в 1991 году. Я тогда начинала воцерковляться, и мне очень хотелось сделать хоть что-то полезное. Просто жертвовать деньги на храм мне казалось недостаточным. Хотелось пойти добровольцем в больницу или усыновить сироту. Потом пришла к выводу, что как христианка я должна трудиться с учетом своей профессии. Так помощь неимущим заключенным стала для меня основным занятием в жизни.
– У Вас за плечами тридцать лет адвокатского стажа, причем, работы именно по уголовным делам. Вряд ли вы питаете иллюзии насчет заключенных...
– Конечно. Я прекрасно знаю, что большинство из тех, кто общается с нами в тюрьме, делают это от любопытства или скуки. Я понимаю, что там сидят разные люди и что до Бога некоторым весьма далеко. Но я знаю и то, что в каждом человеке есть искра Божия, просто у некоторых она погребена под толстым слоем пепла. Эта искра все равно рвется наружу, где бы и с кем бы человек ни был. И здесь тюрьма играет, как это ни странно, положительную роль. Это вовсе не сказки, что человек становится здесь восприимчивей к словам о Боге. На воле можно быть каким угодно “крутым”, но тут все меняется. В скорби, в болезнях и в неволе Бог и человек становятся ближе друг к другу.
Помню, мы приехали в одну колонию, и я попросила разрешения зайти в карцер. Меня долго отговаривали, но потом все-таки пустили туда, прибавив охраны. Я подошла к камере, где за решеткой увидела человека, которого держали в одиночке из-за его агрессивности, и представилась, а он неожиданно плюнул себе на ладонь, и я увидела кровь. Честно говоря, испугалась, что следующий плевок полетит в меня. Но осуждённый с кривой ухмылкой сказал: “Видите кровь? Я болен туберкулёзом, а где же ваш Бог?”. Я отвечала как могла, но у нас не было взаимопонимания. И только тогда, когда я спросила о его матери, он неожиданно преобразился. Бросился в другой конец камеры, порылся в своих вещах, достал небольшую фотографию женщины в соломенной шляпке: “Смотрите, – говорит. – Это же мама! Моя мама!”. Расстались мы по-доброму, он попросил помолиться о нем, что я и делаю.
Душа есть у всех, да и насчет вины этих людей скажу честно: все не так однозначно. Я знала парня по имени Дима, которого посадили в тюрьму за кражу шапки и бутылки водки. В следственном изоляторе он заболел туберкулёзом и умер в колонии от этого страшного заболевания.
Во время беседы с сотрудниками одной из колоний мне в очередной раз задали вопрос: “Что вам больше делать нечего, как помогать ворам и убийцам?”. Я попросила того, кто никогда ничего в своей жизни не украл, поднять руку. В ответ раздался смех, и ни одной поднятой руки я так и не увидела. Потом я спросила: “Что лучше, убить человека в драке или сделать аборт и убить во чреве беззащитного младенца? Так кто из нас достоин большего наказания?”. Я действительно не считаю себя лучше тех, кто находится в заключении. И это помогает мне делать своё дело.
– Вы видите какой-то эффект от своей работы?
– Протоиерей Фёдор Соколов в свое время советовал не думать об этом. И я полностью с ним согласна, хотя знаю, что людей, которым мы помогли измениться, действительно очень мало. Да, большинство слушают нас от тоски и одиночества. Да, многие из тех, кто в тюрьме говорят о раскаяньи и о вере, наверняка забудут все это, оказавшись на воле. Но кто-то все же изменится.
Мы не имеем возможности отслеживать судьбы людей, которым помогали в тюрьме. Быть может, по-настоящему изменится всего один человек. И может быть, будь я прозорливой, то пошла бы сразу к нему, не теряя время на остальных. Но я не пророк. Я как тот сеятель: иду и разбрасываю зерна в надежде, что какие-то из них прорастут с помощью Божией.
И наконец, самое главное – мы помогаем людям здесь и сейчас. Ведь тем, кто сидит в тюрьме, там по-настоящему плохо без чей-то поддержки. Просто по-человечески плохо. Им очень нужно, чтобы какая-то пожилая женщина пришла, позаботилась о них, сказала доброе слово.
Однажды, в СИЗО, я очень просила пустить меня к умиравшему человеку. Врач говорил, что в этом нет никакого смысла – все равно умрет: ранение в живот, повреждение печени, уже началась желтуха, в общем, смертный приговор без обжалования. Мне все-таки удалось убедить начальство пустить меня к умиравшему, и они открыли для меня камеру “желтушечников”. Вот тогда я испытала настоящий шок. Люди, люди – очень много людей. И все больны, у всех желтые лица. В воздухе густой табачный дым, слышны какие-то разговоры, а в дальнем углу за занавеской умирает смертельно раненный человек. Я подумала: какой ужас! Каково это, умирать вот так: в душной тюремной камере, среди галдящих людей, которым нет до тебя никакого дела, и кажется, что про тебя забыли все на свете...
Вслед за мной в камеру зашел священник, протоиерей Сергий Киселев. Я пыталась остановить его, ведь у него семеро детей, а здесь даже воздух пропитан болезнью. “Может не надо?” – спрашиваю. “С нами Бог!” – отвечает он, и заходит.
А самое главное в этой истории, что тот смертельно раненный выжил. И мы не заболели. Видимо, Господь действительно был с нами.
– Вам никогда не хотелось все бросить?
– Было. Когда меня осмеяли коллеги на общем собрании, сказавшие, что у адвокатов есть проблемы поважнее, чем занятия благотворительной деятельностью. И в середине 90-х, когда совсем не осталось сил и средств. И сейчас тоже нелегко, но все ведь меняется. Вот и некоторые коллеги в адвокатской конторе теперь по-другому говорят. Спрашивают: “Ты все своим обществом занимаешься? Хорошее дело”.
А еще я поняла, что от тюрьмы действительно не стоит отрекаться. Многие думают, что никак не связаны со всем с этим. Я вот тоже так думала. Однажды призналась маме, что сама не знаю, почему так ношусь с этим тюремным служением. “Ведь и не сидел у нас в семье никто”. – “Почему никто? Дедушка Коля сидел”. А я и не знала! Оказывается, мой любимый родной дед, священник, протоиерей Николай, тоже побывал за решеткой в 38-м году. Значит, отступать некуда.